Мгм. О былом.

[Polutemnaya]

И снова длинющий текст. И снова обо мне)

Сегодня зачитала А. отрывок из книги Марты Кетро.

Отрывок

Собственно отрывок:
«Я теперь поняла, почему так люблю знаменитый диалог из «Мюнхгаузена»:

– Скажи мне что-нибудь на прощание.

– Я люблю тебя, Карл!

– Не то!

– Я буду верна тебе, Карл!

– Не надо!

– Они положили сырой порох, Карл! Они хотят помешать тебе, Карл!

– Вот! Завидуйте! У кого еще есть такая женщина?

В сущности, она убила его своей честностью. Ну вышел бы дураком, принял позор и дожил свой век сумасшедшим садовником Мюллером.

И вот мы поменяли роли и разыграли ту же сцену:

– Скажи!

– Ты нужна мне.

– Не то.

– Я хочу тебя.

– Не надо.

– Я полюбил девушку.

– Спасибо.

У кого еще есть такой мужчина, которому хватило бы духу своей честностью уничтожить счастье – сразу, без стыда, без лжи, без боли. Я горжусь им. Из последних сил, правда, потому что мне теперь подниматься и подниматься по бесконечной лестнице – одной.

Они положили сырой порох, Марта.»©

Он не поверил. Сказал, что так не бывает. Что женщины во время боли и расставания не могут восхищаться мужчиной, они его либо любят либо ненавидят. А я вспомнила.
Тогда тоже был февраль. И я была влюблена. Сильно так, самозабвенно в спокойного, прохладного, как талая вода, мальчика. Мне кажется, что я иногда всерьез думала, что он воплощение божества и солнца и всего-всего-всего одновременно.

узнать че из этого наплющило

А он однажды пришел и сказал, что нужно расстаться. Неожиданно так и совершенно внезапно он обрушил на сияющую и светящуюся меня лавину.

Я не плакала, что вы! что вы! Плакать в такие моменты моветон (хотя конечно бывало, но так…пара слезинок и то при определенном раскладе, но будем честны, бывало). И не из гипотетического « Ах пусть он запомнит меня без слез», всё проще. Это мой последний бастион, соломинка, глупая розовая конфета, которой я буду держаться, собирая себя и свою гордость развеянную в пыль и прах, склеивая песчинки этой самой приторной конфетой «а всё таки я смогла не заплакать». Потому я не переношу мужчин, которые в такие моменты жалобно мяучат « Ты только не плачь, пожалуйста».Это трусость. Их пугают и смущают слезы, им не комфортно вот они и скулят. Уважение зачастую идет ко дну после этого. Я и так не позволю себе заплакать, но просить у меня это… Так и хочется сказать в ответ на эту нелепую просьбу « Ну что ты, глупенький, я не стану конечно. Плакать, закатывать истерику, скандалить, не нужно так бояться и дрожать лапками, я не стану тебя лупить за эту лужу, успокойся». Большая храбрость и сила нужна, что бы позволить человеку выплакаться рядом с собой. А мужчины должны быть сильными и храбрыми. Да-да! Плевать. Что это не политкорректно писать « должны и обязаны», но черт, я именно так считаю. Пусть хотя бы уж в этом вопросе, сильными и храбрыми.

Он не просил не плакать. Он вообще обошелся без всех этих глупостей. Без унизительной жалости, без заискивания и лести. Он просто сказал, что он меня не любит, а я его люблю. И в этом вся причина. Да, он тогда подобрал не совсем верные слова, что позволило мне долго лелеять обиду и злость, но в глубине своих зрачков я знала и поняла все верно.
И вот, я стою касаюсь кончиками ледяных пальцев батареи, у меня горит голова, а воздух стал твердым. И снова да, вот так банально и пафосно, я стою и недоумеваю почему я не могу дышать. Почему не вздохнуть, почему скукожились легкие. И я смотрю, как он сидит, скрестив по-турецки ноги на диване и смотрит мне в глаза. Мой любимый, мой нежный и самый желанный в мире мальчик (мой, мой, мой, как же так?! – бьётся что-то об горящие стенки черепа) семнадцати (ну ладно-ладно тогда уже было месяц как ему восемнадцать) лет, на чье спящее лицо я смотрела и не чувствовала ни реальности, ни мыслей, ни рассудка, ни тела, дрожала пальцами касаясь его лица, замирала, когда слышала его голос, мучительно задыхалась когда целовала его живот, открывала каждый раз вселенную когда слушала то, что он говорил. И он говорит мне в глаза, не опуская своих, не отворачивая головы. В этот момент, мне казалось, что если я сейчас не сумею вдохнуть воздух в себя, то умру. А вздохнуть не получалось и кружилась голова, и хотелось царапать ногтями горячий металл батареи, прижаться к ней пылающим лбом, разбить его до крови и завыть, как больной собаке. И вот в этот самый момент я чувствовала искреннее восхищение и неистовую гордость за него.

Ведь у него не было, ни другой женщины, ни других причин, не тяготения связью. Ничего. Ему даже не нужно было бы врать о чем-либо, или говорить. Я летала и так. И сколько храбрости было, что бы вот так без лжи, обид , скрытых обвинений, без единой попытки украсить себя.

Легко стрелять в спину. Еще легче через оптический прицел издалека. Сколько смелости, что бы прийти и даже не ножом, а голыми руками глядя в мои заслоненные глупым светом глаза, сильными пальцами взломать мне грудную клетку, слушая противный хруст и не отврочивая лица от фыркающей крови.

И я наконец сделал свой вздох. Это был вздох восхищения и благодарности.

Потом конечно же, когда боль и обида затопили всё. Но он уже тогда ушел. И через совсем скорое время, я вспомнила этот вдох. И помню до сих пор. До сих пор я восхищаюсь им тогда и благодарна.